– Ну, Максим, ты истинно философ! – засмеялся Артём. – Если обо всём этом говорить – четырёх часов будет мало. А мне Ефремов сразу сказал: "Имей в виду: больше одного часа и тридцати минут на доклад не дадим!"

– Нет, ты выслушай меня до конца. – Максим приподнял руку, как бы прося брата повременить со своими возражениями.

– Давай, давай говори, – торопливо произнёс Артём, втягивая голову в плечи и принимая покорную и жалкую позу.

– Доклад твой сильно перегружен фактами и примерами. В нём ты называешь десятки лучших людей района. Это необходимо, и всё-таки о людях у тебя говорится мало. Они даны у тебя только в одной плоскости, как производители материальных ценностей. А почему же ты умалчиваешь о другой, не менее важной стороне жизни людей: об их духовном облике, об их думах, чувствах, мечтах? Конечно, цифра высокой производительности труда характеризует в какой-то степени людей, но, по-моему, не настолько, чтобы сказать о них больше было нечего. По моим представлениям, дело складывается как раз наоборот: если у человека в нашем обществе высокая производительность труда, то и внутренний духовный облик его наиболее содержательный и сложный. Вспомни хотя бы Дегова. Его трудолюбие и новаторство проистекают не от духовной нищеты, а, наоборот, от богатства его интересов и запросов. Но даже и о Дегове ты говоришь только при помощи процентов. А он, между прочим, имеет свои взгляды на многие крупные вопросы нашей современности. Я вспомнил твой рассказ о его рассуждениях по поводу больших семей при коммунизме. Почему ты считаешь, что это неинтересно пленуму обкома? Ведь это вопрос глубоко теоретический, и то, что он занимает всерьёз простого человека, немаловажная черта нашего времени.

Умалчиваешь ты в докладе и о прямой инициативе простых людей, направленной на развитие района. Я припоминаю лесообъездчика Чернышёва. Помнишь его предложения об использовании лесов? Мне кажется, что таким фактам нельзя не придавать значения. Не знаю, как ты думаешь, а я вижу в этом народные помыслы, чаяния людей, к которым надо чутко прислушиваться.

Максим отодвинул стакан с недопитым чаем, поднялся со стула. Ему хотелось походить: так лучше, свободнее думалось.

– Видишь ли, какое дело, Артём, – продолжал Максим, то отступая от стола, то вновь приближаясь к нему. – Я не настолько наивен, чтобы предполагать, что каждое предложение, или высказывание, или дума колхозника, рабочего, интеллигента содержит в себе готовое решение сложных вопросов развития нашей жизни. Не так всё просто на деле. Но вместе с этим я совершенно твёрдо убеждён: в сумме эти высказывания людей часто выражают обобщение народного опыта и народной интуиции. Познание этого нелегко даётся. И, заметь, народный опыт и народную интуицию ничто не заменит: ни книга, ни наука, хотя они сами отчасти выразители этого. Я говорю о народном духе. Партия многому учит народ, но она прежде всего и учится у него. Мне жаль, что ты в своём докладе как-то совсем обошёл вот эту сторону жизни. Если б коснулось меня, я бы постарался выдвинуть это на первый план.

– Ну и надавали бы тебе за это! – воскликнул Артём и тоже встал.

Теперь братья стояли: Артём в позе разгорячённого спорщика, Максим в позе заинтересованного слушателя.

– Был у меня однажды на совещании секретарей райкомов такой случай, – заговорил Артём, волнуясь и даже краснея от этого волнения. – Докладывали секретари райкомов о ходе подготовки к выборам в Верховный Совет СССР. Выступил с сообщением и я. За неделю до этого совещания объездил я весь район, побывал на многих собраниях, беседовал и с мужчинами и с женщинами, с молодыми и старыми. Много скопилось у меня живых, интересных наблюдений. И вот на этом совещании начал я рассказывать о своих впечатлениях. Вдруг Ефремов прерывает меня и говорит: "Ты что же, Строгов, побасенками думаешь отделаться? Ты нам о главном скажи: как ход подготовки к выборам в Верховный Совет содействует проведению зимовки скота в колхозах?" Давай я на ходу перестраивать речь. Вижу, Ефремов злится, а он первый секретарь обкома и, скажу тебе, много значит в нашей жизни. Поживёшь – сам увидишь.

Артём грустно засмеялся и, усаживаясь на прежнее место, с дружелюбной ноткой заключил:

– Нет, братец мой, философские поиски и обобщения – это удел работников областного масштаба, а с нашего брата, районщика, требуют только конкретное. Мы, секретари райкомов, и сами к этому привыкли. Иной раз и хочется на том же пленуме обкома поразговаривать на общие темы, потренировать мозг: ведь живёшь, наблюдаешь, думаешь – а не приходится… У нас особенно председатель облисполкома большой любитель конкретного. "Не прикрывайтесь общими фразами: говорите конкретно, каков удой на одну фуражную корову? Какова выработка на один условный трактор в переводе на мягкую пахоту?"

Артём артистически изобразил начальственный, с хрипотцой голос председателя облисполкома Соломина, хорошо знакомый Максиму по речам на заседаниях и разговорам по телефону.

– Ай, здорово ты его копируешь! – весело засмеялся Максим, вытирая платком вспотевшее лицо.

Артём смотрел на брата с усмешкой и думал о нём: "Погоди, поработаешь вот с годок и сам начнёшь с районов процентики требовать!"

– Я тебе скажу вот что, Максим, – после долгого молчания сказал Артём, расстёгивая свой полувоенный китель. – Конечно, наш Соломин временами грубоват, а всё-таки он прав. Цифра, она лучший показатель положения вещей. Многое в ней, братец мой, сокрыто. Я вот недавно перечитывал некоторые статьи Ильича, посвящённые экономике дореволюционного крестьянского хозяйства. Любил же он опираться на цифры.

– Да я не против цифр! Более того, я решительно за них! – воскликнул Максим.

Он подошёл к своему стулу, опустился на него и, вытянув руки чуть не через весь стол, принялся убеждать Артёма:

– Ты вот говоришь, что Ильич любил цифры, это верно. Но Ленин не просто приводил цифры, он показывал, что скрыто за ними. Опираясь на отдельные примеры положения крестьян той или иной губернии, он умел делать выводы о важнейших явлениях в политической и экономической жизни огромного государства. А у тебя иначе. Ты приводишь цифру только с одной целью: выполнили, не выполнили. А чтобы докопаться до истины, надо показать то самое, о чём ты сейчас сказал: что же скрыто за каждой цифрой? Думаю, при этом ты ни за что не обойдёшься без глубокого анализа настроений людей, их интересов и побуждений. Этого-то как раз и не хватает твоему докладу…

– Я рассчитываю, что мой доклад пополнит бригада обкома, – снова помрачнев, сказал Артём, наклоняя свою седеющую голову над блюдцем с густым парящимся чаем.

– Бригада, конечно, выступит, но мне хотелось, чтобы ты сам кое-что поправил в докладе.

– Посмотрю ночью, посмотрю, – торопливо произнёс Артём.

Максим понял, что брат устал от этого разговора, и поспешил закончить его.

– Да, я совершенно забыл отдать тебе подарок из Москвы. – Максим встал и вышел в соседнюю комнату.

Артём отодвинул блюдце, выпрямился, с любопытством и напряжением ждал возвращения Максима. Брат вернулся с коробкой в руках.

– Видел, что я тебе привёз? – засмеялся Максим и, шутливо покрутив рукой над коробкой, снял с неё крышку.

В коробке на белой вате лежал набор блёсен. Блёсны были сделаны из жёлтой и красной меди и из латуни. Новенькие, не успевшие ещё потускнеть от времени, они блестели и переливались, как драгоценности.

Артём с детства увлекался охотой, но с возрастом, когда стали от долгой ходьбы побаливать ноги, он отдался рыбалке. Дни и ночи напролёт мог сидеть Артём с удочками где-нибудь под черёмуховым кустом, на крутом, заросшем бурьяном берегу тихого омута.

– Ну и уважил! Вот это да! Ну, спасибо тебе, Максюша! – Артём принял коробку от Максима, бережно поставил её на стол, продолжая смотреть на блёсны восхищёнными глазами.

3

Пленум обкома проходил в уютном зале Дворца пионеров. Было что-то глубоко символическое в том, что большой государственный разговор об урожае хлеба и льна, о лесозаготовках, о пушнине и рыбе, о строительстве новых клубов и школ, о внедрении типовых скотных дворов на фермах, об электрификации деревень и рабочих посёлков ведётся в этом зале, стены которого расписаны картинами из жизни советских детей. Вот ребятишки собрались на зелёной поляне и запускают в безбрежное голубое небо крылатые планеры; вот они, подтянутые, строгие, с задумчивыми лицами смотрят на учителя, который, стоя у доски, объясняет сложную алгебраическую формулу, вот на жёлтых дорожках обширного стадиона они выстроились, чтобы по первому взмаху флажка рвануться навстречу упругому ветру; вот они сгрудилась на золотом пшеничном поле и увлечённо рассматривают чудо-машину, которая сама жнёт, молотит, сеет и зерно в мешки ссыпает…