Сейчас, присматриваясь к сумрачным краскам Заболотной тайги, он вспоминал всё, что хранилось в его записях об этой части Улуюлья.

Прежде всего он подумал о карте отца. На ней Заболотная тайга была заштрихована прямыми чёрточками. В двух местах на этой части карты отец оставил прямоугольники, слегка затушеванные красным карандашом. Краюхин был убеждён, что пометки отца относились к периоду гражданской войны. Партизан здесь не было. Самой крайней точкой их пребывания в тайге был улуюльский староверческий скит, а это от Заболотной тайги самое меньшее двадцать километров.

Что же в таком случае обозначил отец своими пометками?

Думал Краюхин и над рассказами охотников, записанными им в разное время, об ошибках компаса, которые случались в Заболотной тайге.

Марей Гордеич подтвердил всё это без колебаний:

– В Заболотной тайге, Алёша, магнитные земли близко. Там на компас надежда плохая. Уведёт куда не надо. Я один раз и сам испытал это: три дня мы кружили с братией на одном и том же месте…

Дорого бы дал Краюхин за то, чтобы попасть в подобные обстоятельства. Правда, проверить точность компаса в Заболотной тайге было не просто. Карта Улуюльского края не отличалась большой точностью. В таком деле могли бы пригодиться геодезические приборы, но их Краюхин не имел. Вся надежда была на самого себя: надо было обшарить всю Заболотную тайгу руками, глазами и поставить показания компаса под проверку.

Краюхин понимал, что ему предстоит тяжёлая и длительная работа, но это нисколько не пугало его. И понятно почему: никакое другое желание не владело им в эти дни с такой силой, как желание познать Улуюлье, приблизиться к разгадке его захороненных сокровищ.

Стан заболотной группы Улуюльской экспедиции находился на Кривой речке, впадавшей в Таёжную вблизи западной лесосеки леспромхоза "Горный". Речка Кривая в истоке брала свои воды из Голубичного болота и катила их по руслу, которое на каждом километре выписывало то восьмёрки, то фигуры, похожие на витиеватые буквицы из старославянского алфавита.

Краюхин вышел к стану довольно точно. Он нашёл устье речки Кривой, а тут ему помог утренний ветерок, тянувший пахучий дым костра по узкой горловине, стиснутой крутыми обнажёнными ярами. Краюхин пошёл, ориентируясь на запах дыма, вверх по течению Кривой.

2

Стан заболотной группы имел обжитой вид. Неподалёку от костра стояли в ряд три палатки, под навесом из свежей, не успевшей ещё почернеть сосновой дранки валялись лопаты и топоры. Возле дымившегося костра лежал ворох дров, напиленных из кедрового сушняка. "Десятник в группе толковый", – отметил про себя Краюхин.

На стане было пусто. Вероятно, люди ушли на работу.

Краюхин подошёл к костру, присел, намереваясь прикурить от уголька, и вдруг увидел то, чего вначале не заметил. Напротив него на могучем кедре, на выгнувшемся толстом суку висел на верёвке короб. Как и навес, он был новый, только что сделанный. Красно-зелёные прутья ивняка не утратили ещё глянца и блестели, как лаковые.

"Что же это такое? – с недоумением подумал Краюхин. – Вероятно, склад продовольствия", – мелькнуло у него в уме, но тут же он понял, что его догадка нелепа. По опыту таёжного жителя он знал, что продукты в тайге обычно хранят в ямах, вырытых в земле. "Может быть, это какой-нибудь метеорологический пост? – продолжал рассуждать сам с собой Краюхин. – Но почему он в коробе? Удивительно!"

Вдруг короб задвигался, заскрипели верёвки, на которых он был подвешен, и послышался кашель человека.

"Что за чертовщина? С какой целью он туда забрался?"

Над коробом всплыло облачко табачного дыма, а спустя минуту в нём показался взлохмаченный полуголый человек. Зевая и потягиваясь, человек постоял в коробе, потом вылез на сук и по лестнице, сбитой из длинных еловых жердей, начал спускаться на землю.

"Что за чудак?" – наблюдая за ним, думал Алексей.

– Здравствуйте! – сказал Краюхин, чувствуя неудобство оттого, что человек до сих пор не видит его.

– Доброе утро! – не оборачиваясь, ответил человек, очевидно решив, что с ним здоровается кто-то из живущих на стане.

"Ну, если, по-твоему, сейчас утро, то когда же наступит день?" – про себя усмехнулся Краюхин.

Человек скрылся в палатке и вышел из неё минут через пять уже одетый. На нём были сапоги с высокими голенищами, брюки галифе с кожаными леями, лёгкая парусиновая курточка, исчерченная застёжками-"молниями". Соломенная шляпа с широкими полями покрывала его голову. "Бенедиктин! Как он изменился! До войны был худенький и щуплый студентик, а теперь раздобрел", – удивился Краюхин, вглядываясь в Бенедиктина и втайне дивясь тому, как тот, живя в тайге, ухитряется сохранить свой лощёный, франтоватый вид.

– С кем имею честь разговаривать? – слегка склонив голову, негромко сказал Бенедиктин.

"Не помнит меня! А может быть, делает вид, что не помнит", – подумал Краюхин и отрекомендовался.

– О, инженер Краюхин! Премного о вас наслышан! – воскликнул Бенедиктин и, как показалось Краюхину, с теплотой и доброжелательством в голосе продолжал: – Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. На это круглое кресло! – Он указал рукой на кедровый чурбак, поставленный на попа. – Рассказывайте, как живут там, на Большой земле?

Бенедиктин сел напротив Краюхина, осматривая его с ног до головы блестящими чёрными глазами. По-видимому, жилось Бенедиктину в тайге не сладко. Полное выбритое лицо его было припухшим, шея и лоб покрылись коростой от укусов комаров и слепней. Руки огрубели от загара и стали шершавыми.

– Я давно уже не был, как вы говорите, на Большой земле, так что от новостей отстал, – проговорил Краюхин, чувствуя, что Бенедиктин ждёт ответа. – А что у вас слышно? – Краюхина интересовала работа заболотной группы экспедиции.

– Ах, коллега, – всплеснув руками, заговорил Бенедиктин, – какая это жизнь?! Прозябание! Почти пять лет провёл в нечеловеческих условиях на фронте и вот опять… – Полные губы Бенедиктина сомкнулись, он закрыл глаза, и на припухшем румяном лице его появились скорбь и уныние.

Краюхин сидел молча, ждал, когда Бенедиктин заговорит снова.

– И кому это пришла в голову нелепая затея посылать сюда людей? И разве это мыслимо, чтобы семь малограмотных мужиков нашли что-нибудь полезное в этой трущобе?

Но тут Бенедиктин понял, что он увлёкся и сказал лишнее.

– Допускаю, коллега, что на этих просторах и есть что-то. Но всему своё время. Вот разовьётся техника изысканий, и тогда здесь не потребуется таких усилий, – поспешил закончить Бенедиктин.

– Никакая техника не заменит человека. Если даже рентгенология и геофизика получат развитие, то и тогда за человеком останется первичное обследование земной поверхности. Уверяю вас, что молоток геолога будет жить ещё многие десятилетия. И потом, разве можно упускать время? Никто нам спасибо не скажет, если мы будем ждать, когда придёт техника…

Алексей сказал всё это твёрдо, и Бенедиктин понял, что спорить с ним бессмысленно. В ответ Краюхину он неопределённо протянул:

– Мда…

– А что у вас в коробе? – разжигаемый любопытством, спросил Краюхин.

– Как это что? Моя постель! – пожав плечами и, видимо, поражаясь недогадливости Краюхина, сказал Бенедиктин.

– Постель? Не ожидал! Что же вы так низко устроились? – лукаво усмехнувшись, спросил Краюхин.

Бенедиктин уловил его усмешку и, стараясь казаться внушительным более, чем это требовалось, спокойно ответил:

– Может быть, и смешно, но спать на земле не могу. В юности жестоко был покусан гадюкой. Едва спасли. А потом, коллега, здесь столько зверья! Вчера два медведя вышли к самому стану.

– Ну, от медведя в коробе не спасёшься, – снова не сдержал усмешки Краюхин.

– А представьте себе, самочувствие там, – Бенедиктин кивнул в сторону короба, – более сносное. Психологический самообман, а всё-таки!